Author: Людмила Мэттьюз
Title: ТРАГЕДИЯ В "“АНГЛЕТЕРЕ”"
No: 1(52)
Date: 15-01-2001

 
     К 75-летию со дня смерти Сергея Есенина
 

ПЕРЕЕЗД В ЛЕНИНГРАД
 
     Есенин решил покинуть Москву. 7 декабря 1925 г. он послал телеграмму ленинградскому поэту В.Эрлиху: "Немедленно найди две-три комнаты, 20 числах переезжаю жить Ленинград телеграфируй — Есенин".
     Каковы же были намерения поэта при переезде в Ленинград? Сестра Есенина Александра (Шура) сообщает: "По его планам в эти две-три комнаты вместе с ним должны были переехать и мы с Катей". И не только они. 19 декабря 1925 г. Катя вышла замуж за поэта Василия Наседкина, и все вместе решили, что и он будет жить с ними. Там же, в Ленинграде, собирались отпраздновать их свадьбу. Подтверждение таким планам Есенина находим и у Матвея Ройзмана, близко знавшего поэта. От В.Наседкина он узнал, что "Сергей уехал в Ленинград и собирается там редактировать госиздатовский журнал". Василий сообщил также, что через две недели едет к Есенину, с которым договорился сотрудничать в том же журнале. Однако в изложении В.Эрлиха намерения С.Есенина выглядят иначе. Он пишет, что 26 декабря 1925 г. у Сергея в номере собрались друзья — Ушаков, Устиновы, Измайлов и Эрлих. Поэт читал "Черного человека", а потом сказал: "Снимем квартиру вместе с Жоржем. Тетя Лиза (Устинова) будет хозяйка. Возьму у Ионова журнал, работать буду". Значит, о журнале планы созревали, но о переезде родственников речь не шла. И уже совсем обратное тому, что сообщала сестра поэта, утверждает Е.А. Устинова. Она вспоминает, что Сергей с подъемом уверял всех, что не будет пить и что в Ленинград он приехал работать и начать новую жизнь. Однако в этой новой жизни ни жене, Софье Толстой, ни родным места не отводилось. Он прямо заявлял, что "со своими родственниками он окончательно расстался, к жене не вернется". Эту же мысль изложил впоследствии в официальных показаниях и Г.Устинов 18.12.25 г.: "В Ленинград приехал он веселый, оживленный, рассказал, что он разошелся с женой С.А. Толстой и порвал со своими родственниками". Матвей Ройзман также упоминает о разладе поэта с женой. Как-то осенью 1925 г. Матвей встретил Софью, и на его вопрос о Есенине она ответила, что "ничего общего с ним не имеет". Но чего, возможно, не знали ни родные, ни друзья Есенина — это того, что в душе его осталось место для единственной женщины — Августы Миклашевской. Вот что пишет сама Августа Леонидовна, актриса Московского Камерного театра, которой посвящен цикл стихотворений "Любовь хулигана": "Перед самым отъездом в Ленинград, 23 декабря 1925 г., он пришел ко мне. Предложил начать новую жизнь. Я обещала подумать. Написала ему письмо. Но не отправила. А вскоре пришла страшная весть..." Что же ответила поэту Миклашевская? И сохранилось ли это письмо? Пока закрыта часть архива подруги поэта, мы об этом не узнаем.
     Планы Есенина выглядели оптимистично. И все же в поступках поэта чувствуется тревога. Перед отъездом он заходит к бывшей жене, Зинаиде Райх, и прощается с детьми — Костей и Таней; идет, после долгой ссоры, мириться с А.Мариенгофом; обходит всех близких друзей, навещает первую, гражданскую жену А.Р. Изряднову: просит не баловать и беречь сына Георгия, которому было тогда уже 11 лет. На ее расспросы коротко отвечает: "Сматываюсь, уезжаю, чувствую себя плохо, наверное, умру". Есенин был подавлен.
 
СКАНДАЛ И ПСИХБОЛЬНИЦА
 
     Что же могло так угнетать поэта? Чтобы узнать это, надо вернуться назад.
     В последний год все как будто складывалось для Есенина неплохо. Это было время его самой плодотворной творческой работы. "Наступила моя пора Болдинской осени!" — шутил он. Его обильно печатали в ведущих советских журналах: "Красная новь", "Прожектор", "Огонек". Госиздательство предложило выпустить трехтомник, что для многих поэтов оставалось лишь несбыточной мечтой. Ему платили по высшей ставке, как платили только Ахматовой и Маяковскому.
     В то время Есенин с сестрами, Катей и Шурой, жил в Брюсовском переулке, в квартире Г.А. Бениславской. Галина была близким другом Сергея. Они познакомились давно, когда она работала еще в ЧК, чего она не скрывала. Галина была сильной и цельной натурой, и Сергей доверял ей. Она глубоко любила поэта и, оставив работу в газете "Беднота", целиком посвятила себя его издательским делам. Есенин ценил ее заботу и отвечал большим дружеским чувством.
     На вечеринке в день рождения Галины Есенин познакомился с Софьей Андреевной Толстой-Сухотиной, внучкой Льва Толстого. В личной жизни снова появилась надежда на счастье. В середине июня 1925 г. Есенин женился на Софье Толстой и переехал к ней на квартиру в Померанцевом переулке (регистрация брака состоялась 18 сентября). Но уже с первых недель дела не ладились. Вскоре после женитьбы Есенин пишет Вержбицкому: "С новой семьей вряд ли что получится, слишком все здесь заполнено "великим старцем", его так много везде, ... что для живых людей места не остается. И это душит меня..." Друзья характеризовали Соню как женщину умную, образованную, немногословную, но своенравную, "сверх меры гордую" и требовавшую "беспрекословного согласия с ее мнением". Это никак не способствовало покою в семье, так как и у Есенина характер был неровный, вспыльчивый и болезненно самолюбивый. Его образ жизни также не вносил равновесия в семью. Часто бывали размолвки. Еще и до свадьбы вспыхивали ссоры. Но ссоры сменялись прощениями, и свадьба состоялась. Потом снова наступал разлад.
     И все же в конце июля Сергей и Соня вместе уехали на Кавказ. Родные возлагали надежды на эту поездку, вспоминая, каким Сергей приехал с Кавказа весной: он выглядел помолодевшим, отдохнувшим и окрыленным. Много и плодотворно работал. Однако когда они вернулись в начале сентября, картина была обратная, поэт был потухшим, усталым и крайне раздражительным.
     Что же его так угнетало? Вновь неудачная семейная жизнь? Или что-то случилось? Да, случилось: Есенина разыскивала милиция. И вот почему.
     6 сентября 1925 г., когда Сергей с женой возвращался домой поездом Баку-Москва, произошел неприятный инцидент. Есенин направился в вагон-ресторан, но чекист-охранник, ссылаясь на приказ начальства, преградил ему путь. Есенин вскипел и надерзил ему. Этот спор услышал дипкурьер Альфред Мартынович Рога. Он узнал поэта и, увидев, что тот нетрезв, съязвил по его адресу, на что Есенин не замедлил ответить тем же. Возмущенный дипкурьер решил прибегнуть к помощи члена Моссовета, врача Юрия Левита, который ехал в том же вагоне. Рога предложил ему обследовать поэта на предмет его психического состояния. Врач направился в купе Есенина, но тот, нецензурно обругав его, не впустил к себе. Тогда, по приезде в Москву, А.Рога и Ю.Левит подали заявление в Народный комиссариат иностранных дел. Наркоминдел по их настоянию обратился в Московскую губернскую прокуратуру, которая передала "дело" судье Липкину. "Судебное колесо завертелось. Последовали допросы, угрозы... Не помогли даже влиятельные заступники". А заступником был Луначарский. Значит, кто-то более сильный мог отвергнуть его ходатайство и взять сторону судьи Липкина. По мнению В.Кузнецова, это был Троцкий. Тогда же, по возвращении, Есенин спешно, в 8 часов утра, отправился на квартиру к А.Изрядновой и сжег там большой пакет своих рукописей.
     После допросов Есенина в Москве положение приняло серьезный оборот. Поэт жил в страхе. Надо было срочно искать выход. В это время психиатрическую клинику на Большой Пироговской возглавлял профессор П.Б. Ганнушкин, земляк и ценитель поэзии Есенина. Он любил Сергея и готов был помочь. В его больнице был впервые открыт невропсихиатрический санаторий. Родные поэта решили уговорить его лечь туда на излечение. Сергей упирался. Родственники стояли на своем. "Больных не судят", — убеждали они его и с огромным трудом добились своего: "Сергей согласился лечь в клинику лечиться, но запретил Соне приходить к нему", — пишет его сестра Шура. К облегчению родных, 26 ноября 1925 г. Есенин поступил в больницу. Перед этим он заходил к Миклашевской, сообщил о своем решении лечиться и просил навещать его. Но она ни разу не пришла: не знала о разладе с женой и "думала, там будет Толстая". В клинике Есенин начал работать, но сосредоточиться было трудно. Он сетовал на то, что двери палат всегда открыты настежь, в комнатах всю ночь не гасится свет. Лечение было рассчитано на два месяца, но Сергей планировал пробыть в клинике месяц. По свидетельству сестры, "здесь же он принял решение не возвращаться к Толстой и уехать из Москвы в Ленинград". Курс лечения продолжался, однако через три недели, 21 декабря, поэт самовольно ушел из клиники. Раньше его отпускали по делам, но он всегда возвращался. В этот день он не вернулся. Не пришел он и домой. Все с тревогой ожидали его, подозревая недоброе. Стало понятно, что в клинику он не вернется.
     23 декабря 1925 г., под вечер, Шура и Василий, муж Кати, сидели у Сони, разговаривали. В 7 часов пришел Сергей. Он был расстроен и зол. Не здороваясь, метнулся в свою комнату, взял вещи и хлопнул дверью. Внизу его ждал извозчик. Сергей уехал в Ленинград.
     Перед отъездом Есенин все же черкнул жене: "Соня. Переведи комнату на себя. Ведь я уезжаю и потому нецелесообразно платить лишние деньги". Это говорит о его окончательном решении уехать из Москвы. Но хотел ли он остаться в Ленинграде? Или, когда стало ясно, что кольцо сжимается, у него появились более глобальные планы? Виктор Кузнецов полагает, что этой запиской поэт "сжигал мосты" и что "явно намеченный им нелегальный маршрут был заграничный". О том, что идея уехать за границу ранее появлялась у Есенина, свидетельствует его письмо к А.Куликову в Париж (1923 г.): "Если бы я был один, если бы не было сестер, то плюнул бы на все и уехал бы в Африку или еще куда-нибудь. Тошно мне, законному сыну российскому, в своем государстве пасынком быть". Этот мотив звучит и в творчестве поэта: "В своей стране я словно иностранец" (1924 г.). Возможно, безвыходная ситуация, в которой оказался поэт, снова натолкнула его на эту мысль. Вот что он сообщает в письме другу П.И. Чагину от 27 ноября 1925 г., объясняя свое пребывание в психиатрической клинике: "Все это нужно мне, может быть, только для того, чтобы избавиться кой от каких скандалов. Избавлюсь, улажу... и, вероятно, махну за границу". Не исключено, что этим планом Есенин мог поделиться и с Августой Миклашевской в их последнем разговоре, поскольку он предлагал ей начать с ним новую жизнь. Именно ее ответ в неотправленном письме мог осветить конкретные намерения поэта.
 
ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ
 
     Смерть Есенина ошеломила Ленинград. Известие о его самоубийстве появилось 29 января 1925 г. в "Красной газете". Журналист Георгий Устинов писал, что поэт Сергей Александрович Есенин умер 28 декабря 1925 г. в 5 часов утра. Это случилось в 5-м номере гостиницы "Интернационал" (бывшей "Англетер"). Там же, в газете, было опубликовано его предсмертное стихотворение "До свиданья, друг мой, до свиданья...", написанное кровью.
     Как провел Есенин свой последний день, 27 декабря? Установить это помогают воспоминания друзей Есенина — Елизаветы и Георгия Устиновых, которые снимали номер 130 там же, в "Англетере", поэта Вольфа Эрлиха, — а также свидетельства тех, кто хотя бы коротко видел Есенина в тот день. Эрлих, который по просьбе поэта ночевал у него, вспоминает, что с утра поднялся шум: Есенин кричал, что его хотели взорвать. Он хотел принять ванную, но оказалось, что колонку растопили, а воды в ней не было. Пустили воду. Потом Устинова, Эрлих и Есенин завтракали у него в номере. Вдруг Сергей начал жаловаться "тете Лизе" (так он называл Устинову), что в номере нет чернил: "Это безобразие! ... Ты понимаешь? Хочу написать стихи, и нет чернил... Смотри, что я сделал!" Он засучил рукав и показал руку: там был надрез. Елизавета Александровна испугалась и рассердилась: мог бы, мол, подождать и до утра, но Сергей стоял на своем и заявил, что если чернил не будет, то он опять разрежет руку: "Что я, бухгалтер, что ли, чтобы откладывать на завтра!" Потом Есенин вырывает из блокнота листок (показывает: стихи), складывает его вчетверо и кладет Эрлиху в карман: "Тебе". Устинова хочет прочесть, но Сергей останавливает ее: "Нет, ты подожди! Останется один, прочитает". Эту сцену описывает и "тетя Лиза", но с некоторыми разночтениями. Она утверждает: (а) что на кисти было "три неглубоких пореза"; и (б), что не она, а Эрлих собирался прочесть стихи, но Есенин его остановил: "Потом прочтешь, не надо!" Что же было дальше в этот день? — самовар, пиво, гусиные потроха. Пришел Устинов, привел и Ушакова, который также проживал в "Англетере". Есенин был оживлен. Далее Эрлих отмечает, что к шести часам они остались втроем: Есенин, Ушаков и он. Наконец около восьми ушел и Эрлих, но с Невского вернулся: он забыл портфель. Сергей спокойно сидел у стола "без пиджака, накинув шубу", и просматривал свои стихи. Вскоре они снова простились. Значит, это было уже в девятом часу вечера. А утром, как пишет Эрлих, портье, давая показания, сообщил, что около десяти Есенин заходил к нему с просьбой никого в номер не пускать. Однако в официальных показаниях Г.Ф. Устинова от 28.12.25 участковому надзирателю Н.М. Горбову читаем: "Вчера, 27 декабря, мы с женой, тт. Эрлих и Ушаков ... просидели у Есенина часов с 2-х до 5—6 час. ... Когда мы уходили, — уходили вместе все четверо, — Есенин обещал ко мне зайти, но не зашел. Вечером я к нему также не сумел зайти: ко мне пришел писатель Сергей Семенов ... а потом мы с женой легли спать". Но если гости в 6 часов "уходили вместе все четверо", значит, последним, кто видел Есенина живым, был Эрлих, который "вернулся вторично". К несчастью, даже увидев поэта за рукописями, он так и не вспомнил о подарке друга. Лишь на следующее утро, уже после трагедии, он достал его из кармана и вместе с Устиновым прочел: "До свиданья, друг мой, до свиданья...", написанное кровью.
     Утром комендант гостиницы в официальных показаниях заявил, что 28.12.25 г. в 10.30 утра к нему пришла гражданка Е.А. Устинова и сказала, что не может достучаться к Есенину. Открыв дверь "с большим усилием", он, не выяснив, что случилось, ушел. Но не прошло двух минут, как его догнали Устинова и Эрлих и в ужасе, "хватаясь за голову", попросили пройти в номер 5. Увидев гр. Есенина висевшим в правом углу, он сразу же позвонил во 2-е отделение милиции. В этом отношении показания Устиновой и Эрлиха совпадают. Но даже идентичные показания трех лиц не дают полной уверенности в том, что событие произошло именно так. Вот что рассказала вдова коменданта "Англетера", Антонина Львовна Назарова (1903—1995) в беседе с Виктором Кузнецовым в апреле 1995 года, незадолго до ее смерти. Описывая вечер 27 декабря 25 г., она вспоминала, что около 10 часов вечера им позвонил дворник гостиницы и попросил управляющего срочно прибыть в "Англетер". Назаров вскоре ушел. "Вернулся домой лишь на следующий день, — продолжает Антонина Львовна, — и рассказал о происшествии, даже говорил, что снимал с петли тело Есенина". Ему как будто помогал Цкирия И.П., коммунальный работник гостиницы, которого она знала. Итак, из этого интервью следует, что Назаров вернулся домой "лишь на следующий день". Но, как сообщает Н.Сидорина, в беседе с работниками Ленинградского телевидения вдова Назарова утверждала, что ее муж узнал о смерти Есенина в 23 часа 27 декабря 1925 г. Тогда как же он мог увидеть тело Есенина в петле в 10.30 утра? Что же он, "узнал" с вечера и за 12 часов ничего не предпринял? Вдова Назарова подозревает, что ее муж "по долгу службы ... не открыл тогда правды и промолчал до смерти", скрыв истинную картину гибели Есенина. Виктор Кузнецов выяснил, что 14 марта 1925 г. В.М. Назаров "получил мандат чекистского "ока" в "Англетере". Автор убежден, что Назаров не только "снимал с петли" поэта, но и был участником расправы.
     Вскоре после звонка Назарова в милицию в "Англетер" явился участковый надзиратель 2-го отделения ЛГМ Николай Горбов. Он составил Акт о самоубийстве поэта, который кроме него подписали понятые: В.Рождественский, П.Медведев, М.Фроман, В.Эрлих, а также милиционер — Михаил Каменский. В номере царил беспорядок, всюду валялись разорванные рукописи. Здесь же обнаружили разорванную в клочья фотографию сына Есенина (от З. Райх). Не знак ли это полного отчаяния поэта, когда уже "ничего не жаль"? Накануне он говорил Устинову, что сын — не от него.
     Когда в 4 часа дня тело отправляли в Обуховскую больницу для вскрытия, оказалось, что поэта нечем укрыть: исчез его пиджак. Когда и куда — неизвестно. Устинова достала откуда-то кимоно, а "Борису Лавреневу пришлось написать расписку от правления Союза писателей на взятую для тела простыню". Вскрытие тела С.Есенина было произведено судмедэкспертом Александром Григорьевичем Гиляревским 29 декабря 1925 г. Результаты вскрытия были изложены в "Акте".
     29 декабря 1925 г., в 5 часов вечера, в Союзе писателей была назначена гражданская панихида. Около 6 часов началось прощание. Вечером гроб с телом С.А. Есенина был отправлен в Москву. В Доме печати на Никитском бульваре люди отдавали последний долг поэту. Поток продолжался всю ночь 30—31 декабря. 31 декабря 1925 г. С.А. Есенин был похоронен на Ваганьковском кладбище.
     Через год, 3 декабря 1926 г., приведя архивы поэта в порядок, на могиле Есенина застрелилась Галина Бениславская. Револьвер дал пять осечек и лишь в шестой раз сработал. Галина завещала похоронить ее рядом с поэтом, оставив записку: "В этой могиле для меня все самое дорогое..."
 
"ДРУГ МОЙ, ДРУГ МОЙ, Я ОЧЕНЬ И ОЧЕНЬ БОЛЕН…"
 
     Некоторые авторы считают, что, уезжая в Ленинград, Есенин был полон сил, энергии и новых планов. Это не совсем так. Планы у него действительно были, но силы были уже далеко не те. Свидетели его заграничного турне отмечают, что Есенин там "пил напропалую". Именно с тех пор началось резкое ухудшение его здоровья.
     Перед нами "История болезни" по
     эта, заполненная 5 декабря 1925 г. в психиатрической клинике 1-го Московского государственного университета. Сам пациент считал себя больным с февраля 1925 года, но в графе "Алкоголь" ответ: "много, с 24". Вредная привычка обернулась хроническим недугом. В числе других заболеваний указаны: Delirium trem., т.е. Delirium tremens, белая горячка, и далее — Halluc. с XI.1925. Значит, болезнь сопровождается бредом и галлюцинациями. Профессор П.Б. Ганнушкин поставил С.Есенину диагноз: "ярко выраженная меланхолия". Это — "вид душевной болезни — беспричинное угнетенное состояние, иногда с бредовыми идеями". Таких больных мучает навязчивая мысль о самоубийстве, особенно в одиночестве. Именно поэтому дверь в палату Есенина держали всегда открытой. Гордон Маквей приводит свидетельство Олега Леонидова о том, что друзья, посещавшие поэта в больнице, были поражены одержимостью, с которой Есенин говорил о смерти. Он с упоением рассказывал о больных-самоубийцах, а потом "сказал, что и сам скоро умрет".
     От природы Есенин был крепок, до 27 лет занимался боксом, и потому его организм долго справлялся с недугом. Однако за шесть лет "бурной" жизни здоровье его было сильно подточено. Стала заметно сдавать даже его феноменальная память. Ранее поэт мог читать наизусть бесконечное количество чужих стихов и любое из своих произведений, написанных за десять лет. Последние свои работы он читал только по рукописи. Близкие старались помочь ему, но наследственный алкоголизм осложнял борьбу с болезнью. Усугубляла его состояние и унаследованная от деда эпилепсия, припадки которой случались и в Америке: "Одержимый тяжелой падучей,// Я душой стал, как желтый скелет"(1923 г.).
     Когда Есенин решился на лечение, то было уже поздно: в психиатрической больнице ему сказали, что положение его безнадежно и жить осталось полгода. Может быть, потому он и ушел из клиники через три недели? За последний год поэт неузнаваемо изменился физически: он похудел, как-то посерел, и голубые глаза его, прежде такие ясные, поблекли и воспалились. На лицо легли тени, и оно казалось "стертым". Голос утратил свою звонкость и свежесть, звучал хрипло и приглушенно. Золотые волосы потускнели и "свалялись". И лишь улыбка была все та же — "чистая, как у ребенка". Обычно "с иголочки" одетый, он мог появиться теперь на людях в небрежном виде. О тяжелом впечатлении от последней встречи говорит Маяковский, который "с трудом узнал Есенина". О встрече с поэтом пишет и Наседкин. Заметив его "ужасный вид", он сказал: "Сергей, так ведь недалеко и до конца". Он устало, как о чем-то решенном, проговорил: "Да… я ищу гибели". И глухо добавил: "Надоело все". Последняя попытка излечиться от отчаяния в Ленинграде окончилась безуспешно: "У него не было больше мужества продолжать жизнь, которая уже ничего не могла предложить ему. Идея самоубийства не покидала поэта" (перевод мой. — Л.М.).
     Сергей и в молодости не обладал большой силой воли. Еще в 1916 г., здоровый и крепкий, он признавался М.П. Мурашеву, что он "недолговечен", так как часто "трусит перед трудностями". А уж в 1925 г., когда болезнь одолевает, терзает бессонница и тяготят грустные мысли, он совсем сник. Однажды дрожащими губами и с выражением "какого-то необычайно чистого, почти детского горя на лице" он говорит Эрлиху: "Слушай… Я — конченый человек… Я очень болен… Прежде всего — малодушием… Я очень несчастлив... Все изменило мне". Но не все изменило поэту. Его не оставила муза… Хотя и муза была больна. Разделяя с ним бессонницу и тоску, она диктовала ему трагические строки: "Я веки мертвому себе// Спускаю ниже, // Кладя на них // Два медных пятачка"; "…И эту гробовую дрожь, // Как ласку новую, приемлю".
     В октябре 1925 г. в своей автобиографии поэт писал: "Что касается остальных биографических сведений — они в моих стихах". Даже в юности, в самые радужные времена, у Есенина мелькает тема смерти и могилы: "Я пришел на эту землю, // Чтоб скорей ее покинуть" (1914 ); "Поведут с веревкою на шее // Полюбить тоску" (1915); "В зеленый вечер под окном// На рукаве своем повешусь" (1915). Но в последний год мрак сгущается, поэт не в ладу с собой ("Себе, любимому, // Чужой я человек") и, кажется, уже не дорожит жизнью. Болезнь прогрессирует, и он все чаще "ищет гибели". По наблюдению А.Мариенгофа, приведенному биографом поэта Г.Маквеем, решимость Есенина уйти из жизни была "маниакальной": "Он пытался перерезать себе вену осколком стекла, пытался выброситься из окна и заколоть себя кухонным ножом" (перевод мой. — Л.М.). И каждый раз чья-то добрая рука отводила беду, но не надолго: это не меняло сущности дела. Обреченность поэта подчеркивает и Франсис де Грааф: "Он долго вынашивал идею самоубийства, и одна из многих попыток, которые он совершал, должна была достичь цели" (перевод мой. — Л.М.) — говорит автор.
     "Стихи — не что иное, как вид пророчества", — писал Владимир Познер в 1926 г. Пожалуй, он прав. Вот что мы читаем в 1925 г: "А за окном / Протяжный ветр рыдает, // Как будто чуя // Близость похорон"; "И первого // Меня повесить нужно,// Скрестив мне руки за спиной…"; "В ушах могильный// Стук лопат// С рыданьем дальних// Колоколен"; "Себя, усопшего,// В гробу я вижу"; "…Повезут глухие дроги// Полутруп, полускелет". И, наконец, — "Черный человек". Александр Воронский отмечает, что после гибели Есенина стихи его последнего периода звучат по-особенному. Смерть поэта внесла в них роковой смысл. "Сейчас они потрясают, как подлинный документ, строки налились и сочатся кровью, напоены смертной тоской и томлением, … одиночеством и предчувствием гибели. … И чувствуешь, как гробовая дрожь сотрясает тело поэта".
     …До тех пор, пока будут закрыты архивы, в сознании людей будет мерцать знак вопроса. Когда их откроют, появятся новые факты, а с ними — и новые версии. Но самыми надежными свидетелями жизни и смерти поэта останутся его письма и стихи. Там есть все. И они говорят, что, осознав необратимость своей болезни, поэт принял мужественное решение: "И мне, чем сгнивать на ветках,// Уж лучше сгореть на ветру".
 
     Лондон