Думая о Сергее Есенине, вспоминаю случай, рассказанный его современником, поэтом Анатолием Мариенгофом: "Мы с Есениным - молодые, веселые. Поскрипывают саночки. Морозной пылью серебрятся наши бобровые воротники. Есенин заводит с извозчиком литературный разговор:
- А скажи, дяденька, кого ты знаешь из поэтов?
- Пушкина.
- Это, дяденька, мертвый. А вот кого ты из живых знаешь?
- Из живых нема, барин. Мы живых не знаем. Мы только чугунных".
Печальный парадокс: не признаем своих поэтов при жизни, чтобы потом, после их ухода, сожалеть и каяться. Преследуем злословием. Травим клеветой. Ссылаем в ссылки. Ставим под пистолет. Вынимаем мертвых из петли. Опально хороним. Вот уж воистину: "Что имеем - не храним, потерявши - плачем". Может быть, эту крылатую фразу Козьмы Пруткова вспомнил тогда на заснеженной Тверской молодой Сергей Есенин, и шевельнулись в душе поэта строки будущего стихотворения, обращенного не к чугунному, а живому Пушкину:
...Но, обреченный на гоненье,
Еще я долго будут петь,
Чтоб и мое степное пенье
Сумело бронзой прозвенеть.
(С.Есенин. "Пушкину").
Но не бронзой, а щемящей, задушевной песней прозвенит над Россией есенинское слово. "Стихи свежие, чистые, голосистые", по мнению А.Блока, оценившего талант молодого рязанца еще в марте 1915 года. Шла империалистическая война, и чувство трагизма, неустроенности и неустойчивости жизни по-своему звучало в творчестве девятнадцатилетнего Есенина:
Утром в ржаном закуте...
(С.Есенин. "Песнь о собаке").
Когда Есенин, читавший М.Горькому свою "Песнь о собаке", "произнес последние строки:
Покатились глаза собачьи
Золотыми звездами в снег -
на его глазах тоже сверкнули слезы". И Горькому "невольно подумалось, что Сергей Есенин не столько человек, сколько орган, созданный природой исключительно для поэзии". В справедливости горьковского определения убеждаешься всякий раз, когда переселяешься в мир есенинской лирики:
Несказанное, синее, нежное...
О чем или о ком это? Либо перед нами расплескавшийся пейзаж русской деревни, либо сама душа поэта, погруженная в несказанную, тихую грусть? А может быть, и то, и другое:
И душа моя - поле безбрежное -
Дышит запахом меда и роз.
Душа и поле сливаются в единое. И нет смысла докапываться до первоисточника, потому что нам нет до этого уже никакого дела, ибо мы находимся в плену музыкальной печали размеренных есенинских строк. Нам уже грустно от запаха меда и роз - запаха уходящего лета и приближающейся осени. Есенин настолько слился с русской природой, что нам трудно представить, его как вне русской природы, так и русскую природу вне есенинской лирики. Как верно сказано у Тютчева:
Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик -
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык...
И вот будто бы языком Есенина заговорила с человеком природа, выражая "неисчерпаемую" печаль полей "и любовь ко всему живому в мире". Однако как бы ни было справедливо замечание М.Горького, он все-таки был прежде всего человеком, со своим сложным и противоречивым характером.
Многие до сих пор представляют себе Есенина смазливым херувимчиком, ангелочком, слетевшим с небес на землю, чтобы пропеть несколько дивных рифмованных мелодий. На самом же деле это был поэт с пронзительным, полным трагической хрипоты голосом, о чем свидетельствуют сохранившиеся записи чтения стихов самим Сергеем Есениным. Когда слушаешь в исполнении автора монолог Хлопуши из его драматической поэмы "Пугачев", невольно вспоминаешь сказанное Б.Пастернаком: "Он в жизни был улыбчивый, королевич-кудрявич, но, когда начинал читать, становилось понятно - этот зарезать может:
...Пр-р-р-роведите, пр-р-р-роведите
меня к нему,
Я хочу видеть этого человека".
Так сам Есенин своим поэтическим словом ведет нас к себе. И мы видим "этого человека" веры и неверия, ликования и отчаяния, порой задиристо бесшабашного, порой задумчиво сосредоточенного, но никогда не равнодушного. Человека искренней боли и яростной любви, трагической судьбы и обыкновенной, казалось бы, биографии:
"Я родился, - пишет поэт в своей автобиографии, - в 1895 году в селе Константинове Кузьминской волости, Рязанской губ...
С двух лет был отдан на воспитание довольно зажиточному деду по матери, у которого было трое взрослых неженатых сыновей, с которыми протекло почти все мое детство. Дядья мои были ребята озорные и отчаянные. Трех с половиной лет они посадили меня на лошадь без седла и сразу пустили в галоп. Я помню, что очумел и очень крепко держался за холку. Потом меня учили плавать. Один дядя (дядя Саша) брал меня в лодку, отъезжал от берега, снимал с меня белье и, как щенка, бросал в воду. Я неумело и испуганно плескал руками, и, пока не захлебывался, он все кричал: "Эх! Стерва! Ну куда ты годишься?.." "Стерва" у него было слово ласкательное. После, лет восьми, другому дяде я часто заменял охотничью собаку, плавал по озерам за подстреленными утками. Очень хорошо лазил по деревьям. Среди мальчишек всегда был коноводом и большим драчуном и ходил всегда в царапинах. За озорство меня ругала только одна бабка, а дедушка иногда сам подзадоривал на кулачную и часто говорил бабке: "Ты у меня, дура, его не трожь, он так будет крепче!"
Если не был бы я поэтом,
То, наверно, был мошенник и вор, -
признается Есенин в одном из своих стихотворений, которые "начал писать рано, лет девяти", мечтая стать "известным и богатым". Восемнадцати лет, удивленный тем, что его стихи, разосланные по журналам, не печатают, начинающий поэт отправился в Петербург. Его там приняли "весьма радушно". "В годы революции был всецело на стороне Октября, но принимал все по-своему, с крестьянским уклоном". Понять это признание поэта, разобраться с "крестьянским уклоном" С.Есенина помогают написанные им в 1918 году поэма "Инония" (т.е. иная страна) и манифест "Ключи Марии" ("Мария на языке хлыстов шелапутского толка означает душу". Прим. С.Есенина). "Мы верим, - пишет Есенин в своем манифесте, - что чудесное исцеление родит теперь деревне еще более просветленное чувствование новой жизни". Эта "новая жизнь" представляется поэту "как некий вселенский вертоград, где люди блаженно и мудро будут хороводно отдыхать под тенистыми ветвями одного преогромнейшего древа, имя которому социализм, или рай, ибо рай в мужицком творчестве так и представлялся, где нет податей за пашни, где "избы новые, кипарисовым тесом крытые", где дряхлое время, бродя по лугам, сзывает к мировому столу все племена и народы..."
Но реальная революция пошла своим путем. В стране бушует гражданская война, вместо "податей за пашни" деревня получила продразверстку. "На тропу голубого поля" выходит "железный гость":
Видели ли вы,
Как бежит по степям,
В туманах озерных кроясь,
Железной ноздрей храпя,
На лапах чугунных поезд?..
(С.Есенин. "Сорокоуст").
В основу этого стихотворения лег действительный случай, о котором Есенин сообщал в одном из писем: "Ехали мы от Тихорецкой на Пятигорск, вдруг слышим крики, выглядываем в окно, и что же? Видим, за паровозом что есть силы скачет маленький жеребенок. Так скачет, что нам сразу стало ясно, что он почему-то вздумал обогнать его. Бежал он очень долго, но под конец стал уставать, и на какой-то станции его поймали. Эпизод для кого-нибудь незначительный, а для меня он говорит очень много. Конь стальной победил коня живого. И этот маленький жеребенок был для меня наглядным дорогим вымирающим образом деревни. Она в революции нашей страшно походит на этого жеребенка тягательством живой силы с железной... Трогает меня в этом только грусть за уходящее милое родное звериное и незыблемая сила мертвого, механического". Победа бездушного "железа" не может быть принята есенинской поэзией. Оплакивая "милого дуралея", Есенин, в сущности, думал о судьбе природы в век технического прогресса, об "умерщвлении личности как живого" в грозную революционную эпоху, думал о деревне, о себе, о поэзии, о Родине. "Знаешь, почему я - поэт? - говорил он в 1924 году одному из своих знакомых. - У меня родина есть! У меня - Рязань. Я вышел оттуда и, какой ни на есть, а приду туда же!.. Хочешь добрый совет получить? Ищи родину! Найдешь - пан! Не найдешь - все псу под хвост пойдет! Нет поэта без родины".
"Я люблю родину. Я очень люблю родину!" - воскликнул поэт в своей "Исповеди хулигана". Как просто сказано! Но как непросто это произнести, потому что на подобное признание вправе рассчитывать только тот, чья степень любви измеряется степенью сострадания, кто вместе со своей родиной не только в дни торжеств, но и в лихую годину бедствий.
Хочу я быть певцом
И гражданином,
Чтоб каждому,
Как гордость и пример,
Был настоящим,
А не сводным сыном -
В великих штатах СССР.
(С.Есенин. "Стансы").
"Певцом и гражданином" своей страны оставался поэт, оказавшись в 1922-1923 гг. за границей, посещение которой во многом изменило его отношение к России. "Да, я вернулся не тем, - признавался Есенин в своем "Железном Миргороде". - Много дано мне и много отнято. Перевешивает то, что дано. Я объездил все государства Европы и почти все штаты Северной Америки. Зрение мое переломилось особенно после Америки. Перед Америкой мне Европа показалась старинной усадьбой". Читая есенинский очерк, поражаешься объективности автора, с которой он, как истинный гражданин и патриот, умеет не только увидеть, но и указать на недостатки, существующие в его Отечестве: "Мне страшно показался смешным и нелепым тот мир, в котором я жил раньше. Вспомнил про "дым отечества", про нашу деревню, где чуть ли не у каждого мужика в избе спит телок на соломе или свинья с поросятами, вспомнил после германских и бельгийских шоссе наши непролазные дороги и стал ругать всех цепляющихся за "Русь", как за грязь и вшивость. С этого момента я разлюбил нищую Россию".
Но, будучи, подобно Есенину, объективными, отметим и ту негативную оценку, которую дает поэт столь восхитившей его Америке: "Сила железобетона, громада зданий стеснили мозг американца и сузили его зрение.
- Слушайте, - говорил мне один американец, - я знаю Европу... Знаете ли вы, что в штате Теннесси у нас есть Парфенон гораздо новей и лучше?
От таких слов и смеяться и плакать хочется. Эти слова замечательно характеризуют Америку во всем, что составляет ее культуру внутреннюю. Европа курит и бросает, Америка подбирает окурки, но из этих окурков растет что-то грандиозное".
"Что-то грандиозное", по мнению Есенина, должно было вырасти и из его "нищей России", к которой он стремился всем сердцем и о которой создал за границей свой знаменитый цикл "Москва кабацкая", отразивший с невероятной искренностью и прямотой состояние поэта, оказавшегося в первые послереволюционные годы в душевном "узком промежутке". Тогда, не разобравшись, "куда несет нас рок событий", он пытался заглушить голос душевной боли в "гнилой бесшабашности" русского кабака, не понимая, что это средство не только обезболивающее, но и обезволивающее:
И я сам, опустясь головою,
Заливаю глаза вином,
Чтоб не видеть лицо роковое...
(С.Есенин. "Снова пьют здесь,
дерутся и плачут...")
В цикле "Москва кабацкая", по справедливому замечанию А.Мариенгофа, Есенин "умудрился форму цыганского романса возвысить до большого, очень большого искусства". Причастность к этому "очень большому искусству" и спасла поэта, не дала ему умереть на "московских изогнутых улицах", не позволила "захлебнуться лихой самогонкой" под "взорами безумными" окружавших его собутыльников.
Песнями "об уходящем хулиганстве" завершается этот цикл, положивший начало поэтическим размышлениям Есенина о "новой жизни, новой славе", новых песнях. И только одно остается неизменным - любовь поэта к Родине, в которой он так проникновенно признается в своем "Письме к женщине". Все проходяще: обиды и радости, утраты и приобретения, - вечно одно, рефреном звучащее в есенинском послании: "Любимая!.. Любимая!.. Любимая!.."
Творчество Есенина 1924-1925 годов свидетельствует о том, насколько успешно поэт преодолевал свое кризисное состояние. "Персидские мотивы", "Анна Снегина", множество стихотворений, созданных в последний год жизни тридцатилетним поэтом, показывали, как много мог и хотел совершить Есенин. Должно быть, именно к этому периоду относятся известные слова А.Н.Толстого, что "его поэзия есть как бы разбрасывание обеими пригоршнями сокровищ его души". А душу эту постоянно мучило раскаяние за совершенные ошибки, за нанесенные обиды, "за все, в чем был и не был виноват". Читая есенинское послание "Собаке Качалова", понимаешь, каким нужно чувствовать себя одиноким, если поговорить по душам решаешься только с четвероногим существом, которое поймет и не предаст. Как здесь не вспомнить слова А.Блока, сказанные юному Есенину еще в апреле 1915 года: "За каждый шаг свой рано или поздно придется дать ответ". Одетый в черное истец все чаще и чаще навещает одинокого поэта, бередя раны его окровавленной души. И если в его "Черном человеке" кошмарная ночь завершилась разбитым зеркалом, то ночь с 27 на 28 декабря 1925 года, проведенная поэтом в ленинградской гостинице "Англетер", обернулась непоправимой трагедией.
"28-го, - вспоминает знакомая поэта Елизавета Алексеевна Устинова, - я пошла звать Есенина завтракать, долго стучала, подошел Эрлих - и мы долго стучались. Я попросила наконец коменданта открыть комнату отмычкой. Комендант открыл и ушел. Я вошла в комнату: кровать была не тронута, я к кушетке - пусто, к дивану - никого, поднимаю глаза и вижу его в петле у окна. Я быстро вышла..." Спустя шесть лет муж Елизаветы Алексеевны, Георгий Устинов, будет найден повешенным на следующий день после того, как в частной беседе пообещает рассказать об обстоятельствах смерти Есенина. По меньшей мере странным является то, что следствие, так, по существу, не начавшись, было прекращено в последних числах декабря, хотя в акте о самоубийстве Есенина, составленном участковым надзирателем Н.Горбовым, имелось немало несоответствий изложенного с реальной картиной трагедии. Об этом можно подробнее узнать, познакомившись с книгой Натальи Сидориной "Златоглавый" (тайны жизни и гибели Сергея Есенина), в которой автор утверждает, что "самоубийство Есенина - фальсификация века. Но приостановить поиск истины теперь вряд ли кому удастся. А в потоке публикаций и писем нам следует отделять зерна от плевел". С последним замечанием Н.Сидориной трудно не согласиться. И пока различные комиссии по расследованию обстоятельств смерти Сергея Есенина полемизируют друг с другом, не лучше ли обратиться непосредственно к творчеству самого поэта, утверждавшего, "что касается остальных автобиографических сведений, - они в моих стихах". А что, если истинные сведения о гибели Сергея Есенина - тоже в его стихах?
В лихие времена "Москвы кабацкой" Есенин начал работу над поэмой "Страна негодяев", которую завершил, уже будучи за границей. В имени главного героя поэмы бандита Номаха легко угадывается имя батьки Махно. Может, в легкости расшифровки кроется намек поэта на шифр более изощренный, относящийся как ко всей поэме, так и к образу ее главного героя. Ведь очень уж необычен этот бандит, цитирующий Шекспира и сам пишущий стихи:
Я люблю опасный момент,
Как поэт - часы вдохновенья, -
восклицает Номах в одном из своих монологов. Чтобы найти такое сравнение, нужно не только изведать "опасный момент" преступления, но и пережить часы поэтического вдохновения. А что, если под именем Номаха скрывается вовсе не Махно, а сам поэт, и его монологи, что разбросаны по поэме, взятые вместе, есть не что иное, как еще одна "Исповедь хулигана" Сергея Есенина, поэта-политика, поэта-публициста, поэта-гражданина:
Я люблю опасный момент,
Как поэт - часы вдохновенья,
Тогда бродит в моем уме
Изобретательность
До остервененья.
Я ведь не такой,
Каким представляют меня кухарки.
Я весь - кровь,
Мозг и гнев весь я.
Мой бандитизм особой марки.
Он осознание, а не профессия.
Слушай! Я тоже когда-то верил
В чувства:
В любовь, геройство и радость,
Но теперь я постиг, по крайней мере
Я понял, что все это сплошная гадость...
Теперь, когда судорога
Душу скрючила
И лицо - как потухающий фонарь в тумане,
Я не строю себе никакого чучела.
Мне только осталось -
Озорничать и хулиганить...
...................
Всем, кто мозгами бедней и меньше,
Кто под ветром судьбы не был нищ и наг,
Оставляю прославлять города и женщин,
А сам буду славить
Преступников и бродяг.
...................
Банды! Банды!
По всей стране,
Куда ни вглядись, куда ни пойди ты -
Видишь, как в пространстве,
На конях
И без коней,
Скачут и идут закостенелые бандиты.
Это все такие же
Разуверившиеся, как я...
....................
А когда-то, когда-то...
Веселым парнем,
До костей весь пропахший
Степной травой,
Я пришел в этот город с пустыми руками,
Но зато с полным сердцем
И не пустой головой.
Я верил...я горел...
Я шел с революцией,
Я думал, что братство не мечта и не сон,
Что все во единое море сольются.
Все сонмы народов,
И рас, и племен.
.............................
Но к черту все это!
Я далек от жалоб.
Коль началось -
Так пускай начинается.
Я не целюсь играть короля
И в правители тоже не лезу,
Но мне хочется погулять
И под порохом и под железом.
Мне хочется вызвать тех,
Что на Марксе жиреют, как янки,
Мы посмотрим их храбрость и смех,
Когда двинутся наши танки.
............................
Кто смеет мне быть правителем?
Пусть те, кому дорог хлев,
Называются гражданами и жителями
И жиреют в паршивом тепле.
Это все твари тленные!
Предмет для навозных куч!
А я - гражданин вселенной,
Я живу, как я сам хочу!
........................
Все вы носите овечьи шкуры,
И мясник пасет для вас ножи.
Все вы стадо!
Стадо! Стадо!
Неужели ты видишь? Не поймешь,
Что такого равенства не надо?
Ваше равенство - обман и ложь,
Старая гнусавая шарманка.
Этот мир идейных дел и слов
Для глупцов - хорошая приманка.
Подлецам - порядочный улов.
.......................
Мне до дьявола противны
И те и эти.
Я потерял равновесие...
Я знаю сам -
Конечно, меня подвесят
Когда-нибудь к небесам.
(С.Есенин. "Страна негодяев". 1922-1923 гг.).
Что можно еще добавить к этому "непрочитанному" Есенину? То, что лишний раз поражаешься его поэтической дерзости и провидческому дару, благодаря которым он был и остается настоящим "певцом и гражданином" своей страны.
Олег ПАРАМОНОВ,
"Учитель года России-93", гимназия # 1
Брянск