Тело его предали погребенью:
Он лежит
На Марсовом
Поле.
Поэма эта мне понравилась и легко запомнилась. Но выражение "железное слово: "Рре-эс-пуу-ублика!" -- так кончается поэма -- больше чем понравилось: именно таким, могучим, железным, воспринимался тот новый, советский строй, который возникал в огне и грохоте Октябрьского пожара. И так же вошло впоследствии в душу, как лозунг и народная поговорка, звучавшее кратко и гордо:
Мать моя -- родина,
Я -- большевик! 1
С тех пор я уже сам отыскивал стихотворения Есенина, и почти все они нравились мне, хотя религиозные мотивы его творчества казались надуманными.
...Схимник-ветер шагом осторожным
Мнет листву по выступам дорожным
И целует на рябиновом кусту
Язвы красные незримому Христу 2.
Подобного рода строфы отзывались для меня риторикой и сочинительством. Странным казалось переплетение в одной стихотворной строфе кощунства и религиозности, душевной чистоты и грубо-похабных, словно назло кому-то сказанных слов.
Но, конечно, сильнее всего в стихах Есенина покоряла воплощенная в них поэтическая прелесть русской природы. Даже самое имя его казалось мне названием не то времени года: Осенин, Весенин, -- не то какого-то цветущего куста...
Когда в 1921 году я приехал в Москву, она полна была слухов о приключениях и выходках Сергея Есенина. <...>
"Неделя" была напечатана, я уже считал себя причастным к литературе и стал интересоваться жизнью писателей. В частности, я расспрашивал о кафе поэтов "Стойло Пегаса", и одна моя новая московская знакомая, также делавшая первые шаги в литературе, предложила вместе с ней сходить в это знаменитое кафе.
Я тогда носил еще военную форму, весьма бросавшуюся в глаза: это была форма Высшей военной школы связи -- серые обшлага и черно-желтые, по роду войск, петлицы. Такие петлицы, обозначавшие род войск, красноармейцы называли "разговор". "Шинель с разговором..." -- говорили тогда. Мне казалось, что прийти в "Стойло Пегаса" в военной форме -- значило бросить на нее какую-то тень. Собеседница моя смеялась -- по ее словам, в "Стойле Пегаса" бывали и военные.
Так, весело разговаривая, подошли мы к входу в кафе. Прямо навстречу нам вышли оттуда двое мужчин, одетых, как я тогда воспринял, по-буржуазному. Моя спутница познакомила нас. Мы назвались: передо мной были Пильняк и Есенин. Быстро оглядев меня и бросив взгляд на Пильняка, Есенин с каким-то веселым озорством сказал:
-- Интересная игра получается...
Он имел в виду то, что Пильняк и я принадлежим к враждующим литературным направлениям.
Есенин был в черном, хорошо сшитом пальто, белесые кудри его мягко вились, выбиваясь из-под котелка, залихватски заломленного, его округлое и мягкое лицо привлекало шаловливым и добрым выражением.
Неужели этот простодушно-веселый молодой человек мог написать стихотворение "Не жалею, не зову, не плачу...", прочитанное мною еще в начале 1922 года в журнале "Красная новь" ? Пушкинская сила слышалась как в ритме этого стихотворения, так и в элегическом звучании его. "Словно я весенней гулкой ранью проскакал на розовом коне..." -- так мог сказать только Есенин. Он уже и до этого писал прекрасно, но в этом стихотворении поистине превзошел самого себя!
Есенин мне понравился. Но тогда происходило формирование группы "Октябрь" -- ядра будущих МАПП и РАПП 3. Именуя себя пролетарскими писателями, мы кичливо отделяли себя от "мелкобуржуазных" -- и в особенности от всяческой богемы, к которой не без основания причисляли и Есенина. После первого знакомства с Есениным я встреч с ним не искал, но они возникли сами собой у нашей общей упомянутой выше знакомой. Хозяйка любила литературу, с интересом и пониманием следила за ней, сама пробовала писать. В ее уютной и гостеприимной квартире встречались молодые писатели разных направлений. Бывал там и Сергей Есенин. ..далее